Несмотря на то, что Россия ведет войну против Украины, а в самой стране идут постоянные репрессии против экоактивистов, российский экологический протест постепенно трансформируется из узкой борьбы за охрану окружающей среды в масштабное гражданское движение.
Зелёный портал поговорил с представителем российской «Эколого-кризисной группы» (ЭКГ) Виталием Серветником про особенности экологического протеста в России, применение карательной психиатрии к экозащитникам и том, почему не стоит сдаваться.
– Как возникла ваша инициатива, и какие цели стоят перед вами?
– Инициатива «Эколого-кризисная группа» возникла несколько лет назад. Она была создана двумя другими организациями – «Российским социально-экологическим союзом» и региональным движением «Нам здесь жить».
На время основания инициативы уже было понятно, что в стране возрастает давление на экологических активистов. В «Российском социально-экологическом союзе” на то время уже существовала программа поддержки экологических защитников, и было решено расширить работу этой программы в отдельную инициативу, совместно с движением «Нам здесь жить».
«Нам здесь жить» – это движение которое объединяло множество низовых активистских групп. Так возникла «Эколого-кризисная группа» – инициатива, которая сейчас работает самостоятельно.
– Насколько активен экологический активизм в России в настоящее время? Какие направления экологического движения наиболее развиты и эффективны?
– Достаточно активен и продолжает развиваться, но имеет и свои характерные черты: в основном представлен низовыми активистами и гражданами. Он не затрагивает мировые проблемы изменения климата или биоразнообразия, а проблемы, с которыми жители сталкиваются в своей повседневной жизни.
Это проблемы свалок, вырубка парков и зеленых насаждений, уплотненная застройка и вырубка зеленых территорий для этого, запахи от мусоросжигающих заводов или карьеры по разработке полезных ископаемых – все то, что непосредственно касается местных жителей и затрагивает их интересы, право на здоровую окружающую среду и здоровье граждан.
Стоит сказать, экологический протест в России – это протест, не идеализированный, как «защита белого мишки на льдинке» где-то далеко, а скорее защита своих непосредственных экологических прав, когда люди сами видят проблему своими глазами, чувствуют ее своими носами. В терминологии это называется «Not in my back yard» – не на моем заднем дворе.
– Какие экологические кейсы в России самые актуальные на данный момент?
– У нас всегда есть несколько основных горячих точек, где часто происходят протесты. Это, в первую очередь, Москва, Московская область, Петербург, Ленинградская область, Краснодарский край и Юг России, Челябинск и крупные или промышленные сибирские города. Места, где есть большое количество городских жителей, и где они в большей степени осознают свои права и готовы их защищать.
Обычно это жители, которые сталкиваются с интересами горнодобытчиков или застройщиков. Как правило, это происходит в наиболее густонаселенных, урбанизированных, экономически развивающихся регионах. Столкновение этих интересов приводит к наиболее активным противостояниям и последующему давлению общественности через акции протеста и другие виды гражданской активности.
Если говорить о темах протестов, то это темы, которые люди непосредственно ощущают своим взглядом и носом. Это проблемы мусора: свалки, строительство мусоросжигающих заводов или «недоперерабатывающих» комплексов; или это застройка, какие-то предприятия в черте города, которые люди видят.
Как раз в этих промышленно развитых, экономически активных регионах эти темы всегда на слуху и заметны. Экологическое давление, которое мы можем наблюдать сейчас со стороны общественности в России, как раз связано с вышеперечисленными темами.
– Как государство реагирует на запросы экоактивистов и экологических организаций? Есть ли в России «зелёная» повестка, и насколько она реализуется?
– Государство по-разному реагирует. С одной стороны, мы видим, что государство не полностью подавляет экологический протест и считает его легитимной озабоченностью граждан, которые, на первый взгляд, не поднимают политические темы и не говорят про войну, а защищают свои экологические права. И это воспринимается как допустимая озабоченность граждан своими правами, и бывает так, что государство идет на уступки и соглашается с требованиями граждан.
Но в некоторых случаях государство не идет на уступки, и это отличается от региона к региону и от того, какие интересанты стоят за той или иной проблемой. И те, кто стоит за застройкой или свалкой, кто пытаются эти проекты продвигать, совершенно четко понимают, что сопротивление граждан угрожает их экономическим интересам, интересам обогащения из-за их антиэкологических действий.
И они в крайнем случае могут преподать экологический протест как политический, даже если сами жители, активисты так не воспринимают его таковым, и пытаются уходить от политизации экологической повестки, понимая, что в России это несет за собой определенные риски в существующих тут условиях, и стараются не привлекать лишнего внимания и лишние угрозы.
В этом случае нужно понимать, что в тех или иных антиэкологических проектах находящиеся в России интересанты и политические власти могут быть очень тесно связаны. Это могут быть мэры, прокуроры или родственники, которые связаны, например, с мусорным бизнесом или загрязняющими компаниями.
И в зависимости от того, насколько они находятся высоко в политической иерархии, зависит и то, насколько можно влиять на проблему.
Другой случай, если это местная муниципальная история, и при этом протест довольно видимый и создает заметную политическую угрозу, и есть достаточно большое количество протестующих, то, как мы предполагаем, может последовать сигнал из федерального центра о том, что потребности и требования жителей стоит удовлетворить, чтобы это не переросло в большую политическую проблему, как это произошло в Шиесе несколько лет назад, где из-за активного сопротивления местных жителей против полигона пришлось заменить двух губернаторов, потому что они стали неизбираемыми.
Или в Куштау в Башкортостане, где пришлось свернуть антиэкологическую деятельность, так как протесты были довольно крупными и вырастали в политический конфликт.
В этом смысле власти маневрируют. Если история связана с каким-то олигархом, связанным с Путиным, то шансов у активистов не очень много; и если территория отдана на откуп для обогащения путинскому другу, то шансов тоже почти нет.
При этом, кроме мониторинга давления, в последние два года мы ведем мониторинг и список случаев экологических побед – промежуточных или окончательных.
За 2022 год мы насчитали 50 экологических побед, за 2023 год — 70 побед, когда активистам удалось добиться успехов с теми объектами, которые они пытались защитить. Это нам позволяет говорить о том, что экологический активизм в России продолжает существовать.
Но в то же время в России никто не может говорить, что успех будет у каждого экологического протеста. Однако мы продвигаем тезис, что «протест не бесполезен», и стоит сопротивляться и защищать свои права и территории, потому что есть успешные случаи.
– Какие случаи преследования экоактивистов в России являются самыми громкими и привлекли наибольшее внимание?
– Здесь, я бы сказал, самыми громкими по видимости являются массовые задержания, столкновения или избиения людей на крупных протестах, когда сталкивается большое количество людей и полиции или сотрудников ЧОПов (частных охранных предприятий).
И другой, более заметный, наверное, вид давления на экологических активистов, который вызывает внимание – это уголовные дела, которые представляют серьезную угрозу и серьезно воспринимаются как активистами, так и журналистами.
– Сколько сейчас заключенных экологических активистов находятся в заключении?
– Здесь стоит разделить этот вопрос. У нас есть несколько списков экоузников. На данный момент мы обозначили десять экоузников. Экоузниками мы называем активистов, которые преследуются за свою экологическую деятельность и находятся в заключении или под подпиской о невыезде.
Из десяти семь человек находятся в заключении – это либо СИЗО, когда происходит рассмотрение их дел, либо они уже перемещены в дальнейшие места лишения свободы после вынесения решения суда. Также из десяти экоузников один, Иван Ноговицын, находится на принудительном амбулаторном лечении.
Дальше у нас есть другой список, где мы учитываем экологических активистов, которых преследуют за антивоенные высказывания.
Еще в начале войны приняли решение что будем вести два списка: первый – это за преследование активистов за их экологическую деятельность, второй – за антивоенную позицию экологических активистов.
Во втором списке у нас семь человек, из них пять человек находятся в заключении. Также у нас есть список активистов, которые попали под давление карательной психиатрической медицины.
– Какие сроки получают экоактивисты, осужденные за свой активизм?
– Владимиру Казанцеву дали четыре года лишения свободы, Фаилю Алсынову – четыре года, Игорю Лисицыну – четыре года и шесть месяцев лишения свободы, Сергею Легкобитову – семь с половиной лет.
До полномасштабного вторжения России в Украину сроки в основном не превышали двух лет лишения свободы, в военное – начинаются от четырех лет лишения свободы. Полный список экоузников можно посмотреть по ссылке.
– Слышали, что в России для давления на экоактивистов иногда используется карательная психиатрия. Насколько часто такие случаи происходят?
– Я не знаю, как ответить, частые ли это случаи, но мы с 2021 года зафиксировали восемь случаев применения карательной психиатрической медицины к экологическим активистам. Сюда мы включаем не только нахождение в специальных медучреждениях , но и саму угрозу применения психиатрии, например, проведение экспертизы.
Для любого человека, не только для активиста, применение форм карательной психиатрии, в том числе направление на экспертизу является серьезным устрашающим фактором.
Из восьми случаев, которые мы зафиксировали, половина активистов была направлена на стационарное лечение, кого-то позже перевели на амбулаторное лечение. Вообще, мы видим применение этого способа давления в отношении экологических активистов, и также мы видим, слышим и читаем у наших коллег, что эта практика, к сожалению, все более распространяется в последние годы, особенно в сторону антивоенных активистов.
Было выпущено несколько докладов на эту тему правозащитными организациями. Они тоже отмечают значительное увеличение этого способа давления.
Применение карательной психиатрической медицины — это стигматизированная тема, сам факт угрозы «признания невменяемым» пугает активистов. К сожалению, в сообществе экологических активистов недостаточно много об этом говорят.
Чаще всего такому давлению подвергаются низовые активисты, а не члены или эксперты известных экологических организаций. И, повторюсь, это очень сильно пугает.
В этом году выходила статья в журнале «Lancent», знаменитый медицинский журнал. Там описывали случай Ольги Кузьминой, московской экоактивистки, так что эта проблема со временем становится видимой.
В общем, мы следим за этой ситуацией, потому что это новый пугающий тренд у государства. Первым делом этот новый тренд используется, как я говорил, на антивоенных активистах, потом система видит, что это работает, и этот способ распространяется и на других активистов. Поэтому для нас это очень тревожная тема.
– Какие риски ожидают экоактивиста, если его подвергнут карательной психиатрии? Есть ли возможность выйти из этой ситуации без серьезных последствий?
– Шанс выйти без последствий есть, конечно, но почему карательная психиатрия кажется особенно тревожным явлением?
Потому что как только человек признается невменяемым и попадает в специализированное медицинское учреждение на принудительное лечение, он практически оказывается во власти врачей.
Если человек осужден, он имеет срок, когда он может выйти или выйти даже раньше по УДО. В случае карательной психиатрии человек находится в ведении врачей до тех пор, пока они не признают, что он излечился. И это открывает безграничные возможности удержания человека в медицинском учреждении.
Контроль за медицинскими учреждениями практически отсутствует, это говорит о том, что ситуация там может быть даже хуже, чем в местах заключения, таких как колонии, например.
Связь с людьми, мониторинг нахождения там через адвокатов и правозащитные организации происходят гораздо сложнее, там этого практически нет, и это говорит о том, что с людьми там могут делать, что захотят.
Мы наслышаны об очень разных, страшных, тревожных историях. Человек находится во власти врачей, и все, что приходит врачам в голову, они могут совершать, и никто про это не узнает. Как я говорил выше, у этого процесса может не быть конца.
Человек, конечно, может выйти, и те, кто выходили оттуда, говорили, что это ужасный опыт, и они предпочли бы нахождение в колонии или СИЗО. Это было бы гораздо легче для них, чем нахождение в медицинском психиатрическом учреждении.
Стоит добавить, что там не просто страшно удержание, но и медикаментозное влияние, соответственно, это может очень сильно повлиять на остаток жизни людей и нарушить их психику и здоровье. Это действительно очень серьезная проблема.
– Что могут сделать экоактивисты, которые попали в подобную ситуацию?
– Тут надо ставить вопрос не о том, что должны делать сами активисты, подвергающиеся преследованию, хоть через психиатрию, хоть другими способами, а что должны делать другие активисты и сообщество для поддержки преследуемых.
В этом и заключается роль сообщества – в поддержке товарищей, попавших в сложную ситуацию, в этом и наша роль. Сами активисты, столкнувшиеся с давлением, должны обратиться к товарищам и в экологические и правозащитные организации.
При этом полезно заранее знать, куда и к кому обратиться. В том числе к нам в ЭКГ через кнопку «Сообщить о преследовании».
– Какие юридические инструменты доступны для экоактивистов в России?
– Все те же инструменты, что были раньше. Понятно, что законодательство ужесточается с каждым годом все больше. И это ситуация не пары лет – оно ужесточается с 2000 года.
Мы, экологи, видим два параллельных тренда. Правозащитники также говорят об одном из них — ужесточения законодательства, сокращении прав и свобод в разной степени, например, законодательство о митингах и демонстрациях ужесточается каждый год все сильнее. Сейчас добиться проведения митинга практически невозможно.
В нашем отчете за июль 2024 о проведенных акциях мы публиковали, что активистам все же удалось провести публичное мероприятие. В принципе, можно пробовать проводить какие-то акции в России, хоть это и кажется невозможным в настоящих условиях, но активистам все же удается проводить их или оспаривать в суде запреты и все равно проводить протестные акции, несмотря на ужесточение законодательства.
Итак, первый тренд – это ужесточение законодательства и наказаний за проведение несанкционированных акций. Это планомерный тренд фактически начал свою работу с приходом Путина.
Ужесточения условий работы СМИ, ограничения свободы в интернете, свободы слова – и всё это, повторюсь, планомерный процесс с 2000 года. Это то, что видят и наши коллеги-правозащитники, и мы.
Что касается именно экологов, мы видим еще другой репрессивный тренд, это тренд на ослабление экологического законодательства. В первую очередь это касается общественной экологической экспертизы, которая является одним из главных инструментов для экологов по остановке опасных проектов.
Общественные слушания – еще один инструмент в экологическом арсенале – тоже подвергается ослаблению. И эти изменения также идут с 2000 года. По сравнению с тем, что было 20 лет назад, например, инструмент общественные слушания теперь очень слаб.
Но экологи и эксперты до сих пор его используют. Понятно, что инструменты ослабляются, давление усиливается, но все же можно продолжать использовать те же инструменты, иногда они очень действенны, несмотря на ослабление.
Также иногда что-то удается добиться в судах, оспаривать решения органов власти. Если это не касается большой политической повестки. В списках за прошлый год 70 побед, за позапрошлый – 50 побед. Есть случаи побед через оспоренные решения в судах, через переписку с чиновниками, и эти способы тоже работают.
Но, как я говорил вначале, это зависит от того, какого рода интересанты стоят на противоположной стороне и насколько высоко находятся эти интересанты в политической иерархии России. Но разные механизмы можно использовать, в принципе, они работают, и мы призываем наших коллег, активистов, экологов их использовать, потому что может получиться.
– Есть ли у экоактивистов в России международная поддержка? Или происходящее не выходит за рамки страны?
– Международная поддержка есть, но я не могу сказать, какая именно. Есть опасения, что видимая поддержка из-за рубежа, особенно из западных стран, может иметь негативные последствия, особенно все западное сейчас в России воспринимается властями как недружелюбное и нежелательное, поэтому мы продолжаем поддерживать контакты с коллегами в разных странах и информационно, и методически, и есть проявление иной солидарности, но сейчас мы не можем про это говорить открыто.
Сейчас некоторые российские активисты отказываются от публичной иностранной помощи, считают это риском разозлить власти. Я лично не очень разделяю эту точку зрения, но с уважением отношусь к решению коллег и союзников-активистов, которые не готовы принимать лишние риски.
Мы стараемся трансформировать внешнюю поддержку во внутреннюю, чтобы это не создавало угрозы. Но наши коллеги в разных странах продолжают интересоваться ситуацией в России, понимают значимость природоохранной работы в России, важность экологического активизма как части гражданского активизма, процесса демократизации, поддержки гражданского общества в целом, и нам оказывают поддержку в тех формах, в которых мы ее запрашиваем.
– Оказывает ли общественное информирование и давление необходимое воздействие на государство?
– Тут трудно сказать, потому что российские власти не очень любят признавать давление извне или изменение своих решений под давлением. И даже если какое-то общественное внимание привлекалось со стороны к тем или иным кейсам, то российские власти пытаются не признавать этого.
Добавлю к тому, что говорил выше, что особенно последние несколько лет после начала полномасштабного вторжения России в Украину активисты стараются избегать видимого внешнего давления на государство.
Но наше ощущение, что оставление без внимания того или иного случая не помогает решению проблемы, когда оставляют человека одного без внимания, это не приводит к лучшему.
Поэтому то или иное внимание, может быть, в первую очередь внутри страны, конечно, помогает. Как минимум оно не должно оставлять человека наедине с системой. Если говорить про причинно-следственную связь, то здесь, конечно, сложно говорить в связи с теми примерами, о которых я говорил выше.
— Как вы видите экопротест в целом в современных условиях?
— Экологический протест, на мой взгляд, сдвигается с кого-то более глобального на локальный. Экспертное сообщество становится менее видимым, опасаясь давления, ведя себя более осторожно, переходя на вспомогательную роль с общественно заметной, таких как петиции или публикации, как это было раньше.
Сейчас же они выполняют консультативную, менее публичную роль. На этом фоне и темы, которые поднимало экспертное сообщество, касавшиеся биоразнообразия, изменения климата, становятся менее заметными в СМИ и в общей повестке.
Одновременно низовой протест, который касается непосредственно жителей и граждан, который затрагивает их интересы, становится более видимым невооруженным взглядом. Властям сложно его игнорировать. В этом случае происходит замена, скажем так, защиты природы и биоразнообразия на защиту своих экологических прав, экологических интересов, вопросов здоровья.
Это, скорее, теперь такой протест и экологический активизм более низовый, больше экологический бунт, когда люди больше не могут терпеть какой-то несправедливости. В таких терминах никто практически не говорит, но повестка “экологической справедливости” выходит на первый план.
Но как бы наши коллеги ни хотели бы смотреть и сравнивать себя с европейскими странами, здесь скорее стоит смотреть на страны глобального Юга. Там протест в какой-то степени схожий, у них и у нас протест угнетенных выходит на первый план, где люди уже не могут молчать, где людям не просто показали красивого животного на рекламном щите экологической компании, а там, где закончилась граница терпения.
Эти люди говорят в интервью или разговоре с нами, что им уже не страшны штрафы и задержания, потому что им нечем дышать, их детям угрожает экологическая опасность, поэтому они предпочитают выйти на улицу и начать сопротивление. Несмотря на те угрозы или преследования, про которые активисты тоже знают и видят.
В этом смысле более профессиональная, организованная природоохрана замещается защитой своих экологических прав, бунтом угнетенных. Вместе с этим происходит политизация, гражданизация протеста. Люди, которые не сталкивались с государством, теперь с ним сталкиваются.
И да, также с 2000 года проходит курс деполитизации гражданского сектора, когда людям посылали сигнал: “Вы не занимаетесь политикой, вы занимаетесь улучшением своей частной жизни, вы оставляете нам политическую сферу и не влезаете в неё и тем самым можете увеличивать свое благосостояние”. И этот нарратив был принят большинством населения.
Теперь люди стали бороться за свои экологические права, стали сталкиваться с государством, с чиновниками, которые не отражают их интересы, не слышат их требований или оказывают давление на граждан, которые пытаются возвысить свой голос и требования. И тем самым мы часто говорим, что экологический активизм превращает жителей в граждан.
Мы также видим часто, как экологические активисты начинают защищать свой лес или дерево во дворе, а потом начинают заниматься правозащитными, антивоенными, другими гражданскими темами.
Таким образом, происходит гражданизация активистов низовых или просто жителей. И в этом смысле я бы сказал, мы видим такой процесс: “win-win”, победа в любом случае.
Потому что, если активисты сталкиваются с безразличием государства, они начинают задаваться вопросом: что это за система и что это за чиновники, которые не отвечают нашим интересам, и чьим интересам они отвечают?
Если активистам удается защитить свои экологические права, то там происходит ощущение возможности изменить ситуацию, и это подталкивает людей к дальнейшему участию в экологическом, гражданском движении.
— Какой опыт или знания вы считаете наиболее важными для начинающих экоактивистов в России? Как им лучше всего подготовиться к возможным рискам?
— Если мы говорим про начинающих активистов, низовых, то чаще всего у них нет профессиональных знаний, которые есть у экологических экспертов: использование методов экологической экспертизы, понимание того, где можно использовать краснокнижные виды против застройки или вырубки зеленой территории.
В принципе, биологических, экологических, профессиональных знаний не хватает. Их можно почерпнуть у экологических экспертов, региональных экологических НГО, которые продолжают, возможно, не очень заметно, но продолжают свою работу.
Тут я еще бы призвал, если нас будут читать российские низовые активисты, обращать внимание на похожие проблемы в других регионах, на экспертов, которые не готовы громко, активно выступать сейчас в силу рисков, но готовы поделиться своими знаниями, помочь проконсультировать.
Добавлю не просто решить проблему за активистов, но поделиться своими знаниями они практически всегда готовы. Это одна часть знаний, которых не хватает низовым активистам.
Другой блок знаний — это опыт гражданизации, политизации и коллективных действий, органайзинга. Мы понимаем, что опыт политизации, коллективных действий, гражданизации своих соседей и товарищей тоже играет очень важную роль.
Например, школа демократии, школа самоорганизации, которые в принципе не очень были нужны экологическим экспертам в начале 2000-х или 1990-х, поскольку их слышали благодаря их экспертизе и международному признанию и влиянию. Но вот этот общественно-политический мускул влияния организациям и движениям тоже очень полезен и важен.
Солидарность с другими активистами по похожим темам, по другим темам, не только экологическим, — это тоже очень ценные знания, которые могут привести к победе той или иной экологической кампании.
Что касается рисков, всегда полезно следить за тем, что происходит с другими инициативными группами и вообще законодательством. Часто люди сталкиваются с давлением властей, не ожидая этого, потому что люди в первый раз защищают свои экологические права и этого давления не ожидают.
И, условно говоря, только получив по голове на демонстрации, начинают искать информацию об этом. В целом политическое образование, гражданское образование, улучшение знания о своих правах — всегда полезно.
У нас на сайте есть целый раздел, вкладка "Поддержка", где можно найти информацию с совершенно разными советами: как подготовиться к проведению акции, как обезопасить свои устройства, о безопасности коммуникаций. И также можно обращаться к нам в чат-бот с вопросами, если они есть.
Мы стараемся по мере сил консультировать группы, которые к нам обращаются. В современных условиях меры безопасности нужны, но практика показывает, что люди об этом думают только после того, как столкнутся с проблемами. Если нас читает будущий активист, то желательно к своим акциям протеста подготовиться заранее — это важный залог успешной кампании!