Говорим с руководителем общественной организации «Украинская природоохранная группа», участником международной группы экспертов и журналистов UWEC, которая специализируется на экологическом анализе последствий войны, Алексеем Василюком.
– Как боевые действия в Украине повлияли на состояние окружающей среды и какие регионы пострадали больше с экологической точки зрения?
– Природа серьезно страдает от военных действий. В первую очередь, те территории, где происходят боевые действия. Но есть и косвенное влияние. Допустим, на временно оккупированных территориях находятся национальные парки и заповедники.
Боевых действий там даже не было, но они прекратили работать. Теперь их никто не охраняет. Мы не знаем, что там происходит. Сами территории заминированы. Вся техника была украдена в первые же дни.
Пожары тушить никто не может, так как территории заминированы. Поэтому они свободно распространяются, пока их не остановит либо природная преграда, либо дождь.
У нас и так пожары случались чаще. Украина, в отличие от Беларуси, очень плохо следила за пожарами на природных территориях, особенно за стихийными, когда люди просто поджигают траву. Но это не было настолько масштабно, и их хотя бы тушили.
Но и на неоккупированных территориях, где нет военных действий, усилилось природопользование. Многие фермеры, выехавшие из оккупированных зон, пытаются найти возможности здесь.
Думаю, минимум четыре миллиона людей в Украине физически не имеют дома. И эта цифра ужасает.
Я сам был временным переселенцем в течение семи месяцев, хотя мой дом цел, лишь немного пострадал от вибрации...
Инфраструктура, как промышленная, так и жилая, полностью уничтожены. Нужно строить новое жилье, особенно на освобожденных территориях. И это дает толчок к волне природопользования.
Не сомневаюсь, что после победы страны-партнеры помогут нам отстроить все. Это не такая уж проблема. Помогут – в смысле, дадут деньги. Но камень, щебень, цемент, древесина, песок – это все наша природа. Британцы, французы, американцы не будут везти нам свои ресурсы, щебень или песок.
Все это будет добываться у нас. Украина почти вся состоит из частной собственности, в государственной собственности только природа. И получается, что восстановление Украины в будущем может обернуться еще большими потерями для природы, чем непосредственно боевые действия. Для людей сейчас, безусловно, хуже, но потом станет лучше. Однако для природы, возможно, потом станет только хуже.
Боевые действия, за небольшими исключениями, не проходят на природных территориях. Все бои происходят за населенные пункты, а юг и восток Украины – это традиционно регионы, где осталось очень мало природы.
Там находятся ценные заповедники, но в основном это поля, населенные пункты и промышленность.
– Как пострадала природа Украины в местах, где непосредственно ведутся боевые действия?
– Номер один – это взрывы боеприпасов. Любой взрыв, любая работа боеприпаса – это, грубо говоря, химическая реакция, которая приводит к тому, что разрывается металлическая оболочка. Любой боеприпас – это химическая начинка в металлической оболочке. И независимо от того, достиг ли этот боеприпас своей цели, например, убить людей или разрушить инфраструктуру, его химическое содержание на 100% оказывается в окружающей среде.
Мы не имеем никаких точных данных о том, сколько боеприпасов, какая их масса и какие именно вещества попадают в природу, потому что боеприпасы очень разные, и открытых данных о химическом составе нет.
Например, когда происходит взрыв, часть химических веществ успевает прореагировать, но часть – нет. И эта часть, грубо говоря, осыпается порошком на почву.
Но какая именно часть? Откуда мы это можем знать? Поэтому посчитать, сколько чего попало в почву, а сколько – в атмосферу, а затем куда это было перенесено (в ту же Беларусь, Литву, Швецию, или Францию), сложно.
Пока не выпадет дождь, химические вещества будут переноситься ветром в атмосфере, но в итоге они все равно окажутся на земле.
Я слышал оценки, что российская армия использует до 40 тысяч снарядов в день. Наша страна использует меньше, у нас нет таких ресурсов и возможностей для расточительства, как у России. Но даже если бы мы использовали в 10 раз меньше, чем Россия, это все равно невероятное количество химии, которое попадает в атмосферу и почву ежедневно.
Кроме того, сам взрыв уничтожает все вокруг. Как люди гибнут от взрыва, так и другие животные и растения гибнут от того же взрыва. Посчитать их количество невозможно, особенно это касается мелких насекомых и беспозвоночных.
В одной горсти земли может находиться несколько тысяч таких существ. Они расщепляют растительные остатки и формируют почву. Хотя для нас эти организмы незаметны без микроскопа, они – суперважны. Благодаря им, у нас есть почва.
Для них взрывы – это катастрофа, потому что один из химических элементов боеприпасов – это сера. Когда сера контактирует с водой, образуется серная кислота. Это может произойти из-за дождя, тумана, испарений из почвы или росы буквально через пару часов после попадания серы на почву.
В результате почвенные организмы просто сгорают в серной кислоте. Для людей это может быть ожог на коже или слизистых оболочках, например, на глазах или языке.
В Крыму на заводе «Крымский титан», когда соединения серы разносились ветром, на огромных площадях сгорали растения.
Людей эвакуировали, потому что вдыхание паров серы или попадание порошка серы на легкие приводит к тому, что на их поверхности образуется осадок серной кислоты, который начинает сжигать легкие. Это хуже любого химического оружия. Но если людей можно эвакуировать, то животные и почвенные организмы просто сгорают.
Второй фактор, как я уже упоминал, – это пожары. Их никто не контролирует. Сейчас, например, горит Чернобыльская зона. Во-первых, это обидно, потому что это заповедник, где погибают многие редкие виды животных и растений, которые чувствовали там себя уютно. Во-вторых, пожары несут угрозу тем, что радиация, содержащаяся в древесине, попадает после сжигания в атмосферу.
Третий фактор – строительство фортификаций. Россия имеет огромный опыт в строительстве, и их продвижение сопровождается масштабным строительством. Все зоны, где перемещалась линия фронта, перекопаны бесконечными траншеями, окопами и блиндажами. Все деревья были вырублены для укрепления.
Мы смотрим на карту и видим границу, но все те места, где раньше проходила линия фронта, – полностью перекопанная поверхность, независимо от того, ценная это почва или нет, заповедные это территории или нет, загрязненные они или нет. Все выглядит ужасно, и я не представляю, как это можно будет восстановить.
Четвертый, косвенный фактор. Например, когда взрывы снарядов разрушают места, где хранятся загрязнители. В городе Северодонецке было 36 заводов химической промышленности, и город был стёрт с лица земли. Никто не эвакуировал оттуда ни сырье, ни продукцию, ни очистные сооружения, ни склады отходов, которые не подлежат переработке.
Все это было перемолото бомбами и скорее всего попало в реку Северодонецк – так же, как все производство города – было расположено вдоль реки.
Также, когда снаряды попадают в места хранения сельскохозяйственных удобрений, происходит детонация и взрывы.
В первые дни войны российские ракеты даже целенаправленно наносили удары по складам селитры. Это вещество используется в сельском хозяйстве, но при попадании в склад происходит мощный взрыв, и все содержимое оказывается в окружающей среде.
Кроме того, в первые месяцы войны ракетными ударами были уничтожены все очистные сооружения в городах вдоль линии вторжения. В Николаеве пускали дорогие ракеты стоимостью в несколько миллионов долларов по очистным сооружениям, чтобы отходы напрямую текли в реку.
– Какие долгосрочные экологические последствия вызовет война?
– Во-первых, у нас есть хороший пример — это Каховское водохранилище. Нам очень нравится идея того, что на его месте может быть восстановлен природный ландшафт. Он уже успешно восстанавливается.
Как бы это страшно и странно ни звучало, но если бы теракт произошел плюс-минус на две недели раньше или позже, было бы хуже. Но он произошел именно тогда, когда летел пух тополей и ив.
Сейчас там проросло около 40 миллиардов молодых деревьев, из которых большинство погибнет. Понятно, что это еще не лес, это микрозелень. Но мы считаем, что приблизительно одно из двухсот деревьев выживет в будущем. И это невероятный успех. Никто из нас никогда не видел такого массового прорастания леса.
Причем речь идет более чем о тысяче квадратных километров за считанные недели. Через год после подрыва дамбы самое большое дерево там было толщиной в пять сантиметров, высотой 4,5 метра. Как такое могло быть, что из этой семечки тополя, которую едва видно невооруженным глазом, проросло почти пятиметровое дерево толщиной в пять сантиметров за год?
Никто из нас не мог в это поверить. Но это тот момент, где нам очень повезло с точки зрения восстановления природных ресурсов. У природы оказались такие механизмы восстановления на крайний случай, о которых мы не знали.
Есть спутниковые снимки, на которых видно, что вся линия фронта ярко-зелёная – огромный широкий зелёный пояс. Все места, где были минные поля, где сейчас идут боевые действия, никто не разминировал. Эта территория массово зарастает чужеродными растениями – как травянистыми, так и деревьями, такими как акация, маслянка и несколькими видами клёна. Они не боятся огня, очень агрессивные и полностью затягивают огромный широкий пояс вдоль всей линии фронта.
И вот с этой проблемой никто из нас не представляет, как бороться. Допустим, я живу в частном доме и время от времени вырываю сорняки на своём участке. Это нужно делать постоянно, потому что у них такая база семян, что даже много лет спустя мы будем мешать им селиться, а они всё равно будут прорастать.
Теперь представьте несколько миллионов гектаров, полностью заросших этими инвазивными растениями, с которыми мы даже на нескольких сотках не умеем справляться. Как, кто и когда с этим будет бороться? Как на это отреагирует дикая природа?
У нас такого опыта не было. Возможно, какие-то животные привыкнут к новым условиям, но местным растениям точно не понравится.
В 2022 году, когда было полгода войны, наш Кабинет министров сказал, что на разминирование земель потребуется около 70 лет. Сейчас я бы сказал, что есть участки Украины, которые будут разминированы только через 100 лет.
Мы этого уже не застанем. Может, наши правнуки займутся последним неразминированным участком. Как они это будут делать? Может, и с помощью огнеметов, чтобы просто испепелить всю растительность, оставить только поверхность земли, и только тогда искать мины. Ведь речь не только о минах на поверхности земли, это и о снарядах, которые зарылись на полтора-два метра в землю и не взорвались.
Я боюсь, что вся линия фронта, которая включает Донбасс, будет заминирована настолько, что, скорее всего, придется ее бросить. Донбасс был местом, где жили 6 миллионов людей, но теперь он стерт с лица земли.
Миллионам людей придется сказать: «Да, это частная собственность, конечно, но следующие 100, а может, и 200 лет туда нельзя будет попасть». Думаю, что эта территория станет зоной отчуждения на многие десятилетия, гораздо более длительные, чем наша жизнь.
И даже если будет принято решение все разминировать, процесс будет длиться дольше, чем мы будем жить. Мы никогда не увидим возвращение на эти территории, даже с помощью стран-партнеров.
– Существуют данные исследования, которые подтверждают влияние войны на биоразнообразие в Украине. Возможно, уже есть потерянные краснокнижники либо же редкие виды животных и растений?
– Мы не можем этого утверждать. Любое вымирание вида, даже если оно как бы изучено, подтвердить можно только в случае, если на протяжении 50 лет целенаправленных исследований его не удалось найти.
Мы можем допускать такое. Есть такая, или была такая рыба – судак морской. Единственное место, где этот вид встречался – это зона, где пресная вода из Днепра впадает в Черное море. Этот вид встречался только на границе пресной и соленой воды. После теракта на Каховке вся эта зона была выброшена на сотни километров в море мощным потоком пресной воды.
В принципе, все считают, что этот вид не мог выжить в таких условиях – он не мог вернуться назад. Но это настолько редкий вид, что его и раньше встречали, хорошо если раз в пять-десять лет. Последний раз его видели в 2019 году. Поэтому мы считаем, что, скорее всего, судака морского больше не существует.
Было два вида муравьев, которые жили только на островах нижнего Днепра. На протяжении нескольких дней после подрыва Каховской дамбы на них несся горный поток грязной воды толщиной около шести метров. Не думаю, что муравьи могли выжить в таких условиях, но доказать этого мы не можем, потому что не можем туда попасть.
Есть один вид лишайников – цирцинария украинская – который произрастал в зоне затопления Каховки. Он был впервые описан для науки всего два года назад, чуть ли не за считанные месяцы до того, как эту территорию полностью смыло. Этого вида точно больше нет. Поэтому есть вероятность, что после завершения войны мы назовем точный перечень видов живых организмов, которых, скорее всего, больше не существует.
Также есть большое количество видов – 12 различных моллюсков и водных беспозвоночных, которые также обитали в зоне нижнего Днепра. Их либо вынесло в море потоком, либо засыпало толстым слоем загрязненного ила. Возможно, добавятся еще некоторые ракообразные моллюски. Это что касается последствий Каховки.
Что касается, допустим, растений, мы пробовали подсчитать это, даже публиковали список в UWEC. Есть список из 21 вида растений, занесенных в Красную книгу, которые в мире встречаются только там, где сейчас идут боевые действия в Украине.
То есть это даже не оккупированная территория, а зона активных боевых действий. Если добавить оккупированные территории, там будет еще больше видов, особенно в Крыму, где встречаются уникальные виды, но, к счастью, сейчас им ничего не угрожает.
А вот на других территориях иная ситуация. Когда в первые месяцы российские войска двигались на Николаев, боевые действия велись на участках, где растут два вида васильков.
Они встречаются только на песках в нижнем течении реки Южный Буг. Мировая популяция одного из видов занимает всего 15 гектаров. В пределах этих 15 гектаров встречаются отдельные особи.
Другой вид встречается на площади 35 гектаров, и больше нигде в мире их нет и не было. Эти территории несколько раз полностью сгорели, на них шли боевые действия. Мы не знаем, – надеюсь, они выжили, но вероятность того, что мы их больше не найдем, есть.
Есть, например, одно растение – Астрагал висунский. Очень редкое растение, встречающееся только в одной точке – именно там, где происходило наступление на Кривой Рог. Самые тяжелые бои прошли именно в том месте, где оно растет. Мы также не знаем, существует ли он до сих пор. Возможно, что нет.
– Как война влияет на заповедные зоны? Если уже зафиксированы случаи утраты уникальных природных объектов.
– Вдоль реки Северский Донец на востоке Украины были сконцентрированы почти все леса восточной Украины. Почти все они были искусственного происхождения, но созданы очень давно – примерно 100 лет назад. За это время там сформировалась полноценная лесная экосистема.
Самая большая группировка хищных птиц на востоке Украины базировалась именно в этих местах. Так вот, почти все леса сгорели.
Все, что показано на карте, отображает текущее состояние линии фронта и оккупированных территорий Украины. Иногда информацию на карте задерживаю в целях обороны, чтобы не помогать российским войскам. Но если вы посмотрите на всю красную часть, которая оккупирована, и на все леса, которые там находятся, их можно считать уничтоженными.
Некоторая часть лесов на освобожденных территориях в Донецкой области, вдоль Северского Донца, также пострадала. Например, там находится Национальный парк «Святые горы» – самый большой национальный парк востока Украины. По данным Министерства экологии, он сгорел на 80 %. Был также национальный парк «Серебряный лес» в Луганской области, на востоке Украины. Там все очень плохо – этот лес полностью превратился в пожарище.
На острове Джарылгач, который находится в Черном море, произошел пожар. Остров – Национальный парк.
Очень сильно пострадал национальный парк «Каменская Сечь» в Херсонской области – он был значительно поврежден в ходе обороны региона.
Самый большой Национальный парк Украины – «Нижнеднепровский», который находится в дельте реки Днепр, был полностью смыт потоком воды из Каховского водохранилища. Растения там частично сохранились, но животных на территории парка площадью 83 тысячи гектаров не осталось вовсе.
Это те объекты, которые пострадали больше всего. Стоит добавить, что пострадал Чернобыльский заповедник, а также национальный природный парк в Деснянско-Островецкой области, в приграничной зоне, но там нельзя говорить о полном уничтожении. Помимо этого, пострадало большое количество мелких объектов – мелких заказников и других охраняемых территорий.
– Могли бы описать возможные стратегии, планы реабилитации разрушенных природных зон и восстановления биоразнообразия?
– Таких стратегий – вменяемых – сейчас никто не разрабатывает, и их пока нет. Мы тоже этого не делаем. В будущем – да, но сейчас – нет. Мы собираем всю информацию, какую только можно, и стараемся смотреть в будущее. Многие люди сейчас думают о репарациях, об убытках, которые Россия нанесла Украине. Я, конечно, понимаю, что это очень важно, это огромные убытки. Но они настолько велики, что на планете просто нет столько денег, чтобы компенсировать нанесенный ущерб.
Даже если Россия прекратит существование и скажет: «Пожалуйста, забирайте все наши земли себе», мы этим не компенсируем эти потери. Мы никакими деньгами не сможем компенсировать то, что потеряли.
Поэтому мне и моим коллегам более интересно понять, как заложить в будущем такие сценарии, чтобы, как только станет возможным принимать решения, эти решения были в интересах устойчивого развития и охраны природы, а не наоборот. Я понимаю, что сейчас мы не можем ничего предложить, потому что не знаем, что для нас является точкой отсчета.
До теракта на Каховке мне даже в голову не могло прийти, что такое может произойти. А теперь нам нужно планировать, что делать с территориями, которые были смыты, вокруг которых находятся поля. Туда не придут животные из соседних территорий, потому что их там просто нет.
Там, где были пожары, как, например, на острове Джарылгач, который полностью сгорел, ситуация для растений некритична, а вот для животных – катастрофична. Откуда они теперь возьмутся на острове? Насекомые те же самые.
Необязательно копытные животные. Копытные, скорее всего, где-то на заболоченных участках пересидели. А вот мелкие животные, вероятнее всего, не выжили. Поэтому мы пытаемся максимально контролировать то, что произошло, чтобы потом предложить решения. Но какая будет точка отсчета, я пока даже не представляю.
До тех пор, пока мы не узнаем, что все, стоп – то, что есть сейчас, уже не изменится, что военные действия прекратились, – только тогда можно будет понять, куда развивать эту стратегию. Или предложить создание огромных зон отчуждения, или предложить охрану тех территорий, которые еще можно восстановить. Это очень сложно.
Но есть одна радикальная мысль. Ее придумал не я, а один мой прекрасный коллега, который, к сожалению, сейчас не может вернуться в Украину.
Если отбросить вопросы природы – природу мы никак не вернем, никакими деньгами не восстановим, как и не вернем погибших родственников и друзей. Деньги не компенсируют эти утраты. Кроме утрат природы, пострадала экономика, пострадала вообще возможность жизни на этих территориях.
Россия сделала так, что самая густонаселенная часть Украины теперь непригодна для жизни, – по крайней мере, на очень длительный срок. Там больше нет домов, заводов, поля загрязнены и заминированы. Люди не могут больше жить там, где они раньше вели активную жизнь и занимались экономической деятельностью. Мы больше не можем использовать большую часть Украины.
Вспоминая опыт Второй мировой войны, когда после поражения фашистского руководства Германии другие страны приняли решение о будущем Германии и о том, как помочь ей восстановиться и при этом компенсировать потери пострадавших.
Другие страны принимали решения за поверженного агрессора. Поэтому, если эта война закончится, я уверен, что мы победим, – мир может решить будущее России. Вполне возможно, в связи с огромными территориальными потерями, не политическими, а физическими, Россия могла бы предоставить Украине аналогичные площади для временного пользования, пока она будет помогать восстанавливать пострадавшие территории Украины. Только так мы сможем компенсировать хотя бы часть утраченного.
Я живу в регионе, где войны нет. До моего города вторжение не дотянулось всего на 15 километров. Я ничего не потерял, но возле моего дома могут начать строить огромные жилые кварталы для людей, которым больше негде жить. Могут начать строить заводы, которых больше нет на востоке Украины. Но от этого я потеряю природу, качество воздуха, качество жизни…
Поэтому мне понравилась эта идея – временное пользование, как компенсация утраченных природных ресурсов на время, пока Россия восстановит Украине доступ к нашим природным ресурсам. Только так мы получим компенсацию за утраты. В любом другом случае – не получим.
Конечно, эта идея радикальная, и вряд ли сейчас кто-то о ней будет говорить, но если не думать таким образом, любой другой сценарий означает, что мы проиграли навсегда. Даже если Россия перестанет существовать прямо сейчас, мы уже потеряли так много, что это уже поражение исторического масштаба.
– Какие угрозы экологии вы считаете наиболее актуальными для Украины в связи с военным конфликтом: загрязнение воды, почвы, воздуха или утрата лесов?
– Почвы. Потому что именно загрязнения почвы являются самыми долгосрочными. Любое загрязнение атмосферы – оно как бы глобальное. Все, что попало в атмосферу, через несколько часов может быть уже в другой стране.
Уверен, что загрязнения, которые попали в атмосферу в результате боевых действий в Украине, все равно не больше, допустим, чем от китайской промышленности. И это не так значимо.
Загрязнения, которые попали в воду, – да, это плохо. Сейчас у нас загрязнена река Сейм, мы не знаем, чем. Через нее загрязнение уже попало в Десну, добралось до Киева.
Представьте, 600 километров – все полностью вымирает. Есть вероятность, что загрязнение попадет в Днепр, из которого две трети Украины получают питьевую воду.
Но в связи с военными действиями это не так значимо – это все куда-то утечет в море, и все. Та же Каховка: загрязнения попали в море, и там тоже произошло вымирание, конечно, на определенной территории в определенное время. Но это было год назад, и сейчас оно уже восстанавливается. То есть водные ресурсы – они восстановятся, а в почве загрязнение останется очень надолго. Все-таки воздух и вода как-то ассимилируются.
Конечно, загрязнение остается, но воздух раздувается, вода течет, и это уже не так ощутимо. А вот почва – это конкретный участок, который никуда не денется, он останется загрязненным.
Лес вырастет снова. Да, плохо, что он сгорел, но потом он начнет расти. Нужно просто дать ему возможность вырасти. А вот почва, если она загрязнена, – это уже никуда не денется. И нахождение там тяжелых металлов – это навсегда.
– Какие надежды и ожидания у вас есть относительно будущего экологии, природоохранной деятельности в послевоенной Украине?
– Самая главная надежда – это перспектива того, что Украина станет членом Европейского Союза. Для недобросовестных представителей украинского бизнеса это будет плохой новостью: стандарты Европейского Союза отличаются от стандартов Украины. Бизнесу это не понравится, но зато каждому, кто беспокоится о природе и окружающей среде, это понравится.
Поэтому самая главная надежда – что не будет препятствий для того, чтобы мы стали членами ЕС, ведь мы к этому стремимся. Даже моя организация, «Украинская природоохранная группа», имеет в уставе задачу – объединение сил экспертов и специалистов в охране природы Украины и приведение законодательства Украины к стандартам Европейского Союза. Это очень важно.
Второе – я надеюсь, что Украине будут активно помогать в восстановлении страны-партнеры. Я думаю, что помогут многие, даже те, кто сейчас боится помогать, потому что страшно, наверное. А восстанавливаться будет легче, помощи будет больше. Но я надеюсь, что все деньги, которые будут направлены на восстановление, будут контролироваться теми, кто их будет предоставлять.
Я очень хочу, чтобы качество использования этих денег, а также качество влияния того или иного проекта соответствовало тому, как это делается в странах-партнерах, например, по стандартам Германии. И чем больше будет поток средств в восстановление Украины, тем строже были стандарты их использования. Чем строже будут анализироваться приток и трата средств, тем лучше.
И я надеюсь, что природа, как было с Каховским водохранилищем, даже в таком ужасном случае – восстановится и покажет туз в рукаве. Покажет, как после таких масштабных разрушений она может восстановиться. То есть я хочу удивиться.